"Удивительный, непостижимый еврейский народ! -- думал Кашинцев.-- Что ему суждено испытать дальше? Сквозь десятки столетий прошел он, ни с кем не смешиваясь, брезгливо обособляясь от всех наций, тая в своем сердце вековую скорбь и вековой пламень. Пестрая, огромная жизнь Рима, Греции и Египта давным-давно сделалась достоянием музейных коллекций, стала историческим бредом, далекой сказкой, а этот таинственный народ, бывший уже патриархом во дни их младенчества, не только существует, но сохранил повсюду свой крепкий, горячий южный тип, сохранил свою веру, полную великих надежд и мелочных обрядов, сохранил священный язык своих вдохновенных божественных книг, сохранил свою мистическую азбуку, от самого начертания которой веет тысячелетней древностью! Что он перенес в дни своей юности? С кем торговал и заключал союзы, с кем воевал? Нигде не осталось следа от его загадочных врагов, от всех этих филистимлян, амаликитян, моавитян и других полумифических народов, а он, гибкий и бессмертный, все еще живет, точно выполняя чье-то сверхъестественное предопределение. Его история вся проникнута трагическим ужасом и вся залита собственной кровью: столетние пленения, насилие, ненависть, рабство, пытки, костры из человеческого мяса, изгнание, бесправие... Как мог он оставаться в живых? Или в самом деле у судьбы народов есть свои, непонятные нам, таинственные цели?.. Почем знать: может быть, какой-нибудь высшей силе было угодно, чтобы евреи, потеряв свою родину, играли роль вечной закваски в огромном мировом брожении?

   Вот стоит эта женщина, на лице которой отражается божественная красота, внушающая священный восторг. Сколько тысячелетий ее народ должен был ни с кем не смешиваться, чтобы сохранить эти изумительные библейские черты. С тем же гладким платком на голове, с теми же глубокими глазами и скорбной складкой около губ рисуют матерь Иисуса Христа. Той же самой безукоризненной чистой прелестью сияли и мрачная Юдифь, и кроткая Руфь, и нежная Лия, и прекрасная Рахиль, и Агарь, и Сарра. Глядя на нее, веришь, чувствуешь и точно видишь, как этот народ идет в своей умопомрачительной генеалогии к Моисею, подымается к Аврааму и выше, еще выше -- прямо до великого, грозного, мстительного библейского бога!

http://az.lib.ru/k/kuprin_a_i/text_1690.shtml

Прежде чем приступить к описанию той эпохи 
моей жизни,что я провела в законном браке, 
позвольте мне дать столь
же беспристрастный отчет охарактере моего мужа. 
Это был славный малый, красавец и весельчак, 
словом, - дружок, о каком всякая женщина, 
казалось бы, может только мечтать:хорошего 
сложения, рослый, пожалуй, даже немного чересчур
- впрочем, не настолько, чтобы казаться неуклюжим, 
и преотличный, танцор.  Последнее  обстоятельство, 
должно  быть,  и  послужило  главным  поводом  к  
нашему  сближению.  Делами пивоварни прилежно и 
старательно занимался его отец, так что собственные
его обязанности сводились к тому, чтобы время от 
времени наведываться в контору. Не будучи 
обременен заботами, он не утруждал себя ничем, 
я ходил по  гостям, бражничал с приятелями да 
предавался своему любимому занятию - охоте.

Красивый мужчина и превосходный охотник - 
вот вам и весь его портрет! Я же, подобно 
многим молодым девицам, выбрав себе спутника 
жизни за красивую наружность и веселый
нрав, оказалась несчастна, ибо во всех 
остальных отношениях это был самый пустой, 
самый никчемный и необразованный мужчина,
с каким когда-либо женщине доводилось связать 
свою судьбу.

Здесь я должна сделать небольшое отступление
и - как бы я ни осуждала себя за дальнейшее 
- позволю себе обратиться  к моим молодым 
соотечественницам со следующим предостережением:
сударыни, если вам сколько-нибудь дорого ваше 
благополучие, если вы рассчитываете на счастливое 
супружество, если надеетесь сохранить - а в случае 
беды восстановить ваше достояние, - не выходите
замуж за дурака. За кого угодно - только 
не за дурака! Конечно, никто не может поручиться, 
что вы будете счастливы в браке, за кого бы вы 
ни вышли, но что вы будете несчастливы, если 
вступите в брак с дураком, это уже наверное. 
Да, с умным человеком можно оказаться несчастливой, 
но быть счастливой с дураком - никогда!
Он не в состоянии, даже если бы захотел,
оградить вас от нужды и лишений; что он ни делает
- все невпопад, что ни скажет - некстати. 
Всякая мало-мальски благоразумная женщина 
двадцать раз на дню почувствует, как он несносен. 
В самом деле, что может быть хуже, чем краснеть
всякий раз, как этот пригожий, статный малый 
откроет рот на людях? Слышать, как другие мужчины
высказывают разумные суждения в то время, как твой
муж сидит, словно воды в рот набрал? Но и это еще
полбеды - а каково слышать дружный смех
окружающих, если он вдруг пустится 
в разглагольствования?

К тому же разновидностей дураков на свете 
столь великое множество, разнообразие этой 
породы столь безгранично  и невообразимо, 
и определить, какой вид ее наихудший, 
так трудно, что я вынуждена сказать: 
никаких дураков нам не надобно, сударыни, 
ни бесшабашного дурака, 
ни степенного болвана, 
ни благоразумного, 
ни безрассудного! 
Нет, всякая судьба предпочтительнее, чем
участь женщины, которой в мужья попался  дурак, 
- лучше провековать в девицах, нежели 
связать свою судьбу с дураком!

Со временем нам придется вернуться к  этому
предмету, покуда  же  его оставим. Моя беда  
была  тем  горше; что  человек,  который  мне
достался, совмещал в своем лице несколько, 
разновидностей дурака одновременно.
     
Он был, во-первых, - и это совсем нестерпимо 
- дураком самодовольным, tout opiniâtre 
{Страшно упрямым (франц.).};  
в каком бы обществе он ни находился, какое 
бы суждение при нем ни высказывалось - пусть 
самым скромным, непритязательным тоном 
- мой молодчик должен непременно выскочить 
со своим мнением; и уж, разумеется, оно было 
единственное правильное и дельное! 
Когда же доходило до обоснования своего 
суждения, он нес такую околесицу, 
что всем становилось неловко.

Во-вторых, он был упрям и несгибаем; 
чем глупее и несообразнее мысль, 
которую он выскажет, тем упорнее он ее отстаивает. 
Это делало его совершенно невозможным.

Названных двух свойств, даже если бы у него 
не было других, оказалось бы довольно, чтобы
сделать его несноснейшим из мужей,
так что всякому, я думаю, очевидно, 
каково мне было с ним жить. 
Впрочем, я не падала духом и больше 
отмалчивалась - это был единственный 
способ его одолеть. Какой бы вздор он ни нес, 
о чем бы ни заводил речь, я не отвечала и не 
спорила с ним, и тогда он приходил в невообразимую 
ярость и выбегал из комнаты.
А мне только того и надо было.

Перечень всех  уловок,  к  которым  мне  
приходилось  прибегать, чтобы сделать 
существование с этим невозможным человеком 
сколько-нибудь сносным, отняло бы слишком  
много времени, а примеры показались бы слишком 
ничтожными. Упомяну лишь  некоторые из них 
и в тех местах моего повествования, где
описываемые события этого потребуют.